Народный просветитель

     Писатель - всегда воспитатель. Не говоря уже о воспитательном значении художественного творчества в целом, почти каждый писатель в той или иной мере затрагивает тему воспитания подрастающего поколения. Не представляет исключения в этом отношении и Гарин-Михайловский. Более того, Гарина-Михайловского просто невозможно представить без этой животрепещущей во все времена темы. Вопросам воспитания и образования посвящены не только тетралогия «Детство Темы», «Гимназисты», «Студенты», «Инженеры», но и многие его рассказы и очерки, где школа и семья с их сложными взаимоотношениями и ролью в формировании личности растущего человека - ребенка, юноши - стоят в центре повествования.
      Обращение к этой сложной теме, а главное, такое многогранное ее исследование, какое мы находим у Гарина-Михайловского, возможны были лишь при наличии определенных педагогических воззрений и достаточно серьезной практики. Все это было у писателя, и начало всему этому, да и не только начало, положила все та же Гундоровка. Вернее, протекавшая в ней деятельность Гарина-Михайловского, деятельность воспитателя, организатора школы нового типа. Той самой гундоровской школы, которая, просуществовав недолго, оставила такой глубокий след в жизни тех, кто учился в ее стенах.
      И снова возникает недоумение - на этот раз по поводу невнимания авторов большинства работ о Гарине-Михайловском к этой очень важной для его жизни и творчества проблеме. О его педагогических воззрениях, об отношении его к проблеме воспитания человека эти работы говорят либо очень глухо, либо поверхностно, без серьезного анализа сделанного писателем. Жизнь же гундоровской школы, усилия Гарина-Михайловского в организации ее, его смелые практические поиски новых форм воспитания и обучения крестьянских детей в них почти не отражены. А ведь эта школа и все, что было связано с нею, - не случайный эпизод в жизни писателя. Она стала тем живым источником, который питал, с одной стороны, педагогические воззрения Гарина-Михайловского, с другой - его творчество.
      Чиста, возвышенна была его любовь к детям. Человек, болезненно чуткий ко всякой несправедливости, он особенно остро воспринимал страдания детей. Что может быть страшнее обездоленного, ограбленного детства? «Легко самому бороться и нести свой крест, - писал он в рассказе «Адочка», - но видеть, как маленький ребенок сгибается под ним... Ведь если и в пору детства нет счастья, - когда ж оно будет? Дорогу, дорогу детскому счастью, широкую дорогу!». Эта любовь к детям, эта тревога за подрастающее поколение подкреплялись усвоенными им педагогическими воззрениями русских революционных демократов, рассматривающих просвещение народное как составную часть борьбы за революционное освобождение России. Поэтому неудивительно, что в Гундоровке Гарин-Михайловский обратился к педагогической, воспитательской деятельности: со своими широкими планами переустройства жизни деревни он не мог пройти мимо школы, мимо необходимости готовить детей к активному участию в этой новой, перестроенной жизни.
      Статистика красноречиво показывает состояние грамотности в Бугурусланском уезде Самарской губернии в 1885 г.
       Всего в уезде жило 302 262 человека. Из них грамотными были 8 438 мужчин и 1494 женщины (в сумме только 4,3%). В 58 земских и церковноприходских школах обучалось 2 784 мальчика и 529 девочек. Меньше всего учащихся было в Смольковской волости (в состав которой входила Гундоровка) - всего 0,8% от общего числа населения: причем из 47 человек не было ни одной девочки. И это неудивительно: на 5 513 жителей волости была всего 1 зем¬ская школа (Гундоровская школа не вошла в «Сборник статистических сведений по Самарской губернии» за 1885 г.).
Не менее интересны и данные об учителях, работавших в школах уезда.
      В Успенской школе арифметику преподавал полуграмотный крестьянин А. М. Веденин. Здесь учились одни мальчики.
      В Боголюбовской школе детей учил солдат, получавший за свой труд по 2 рубля «с души».
      В Екатериновской школе (Боровкинская волость) детей - 10 человек - учил поп.
     В Елховской школе, где училось всего 8 ребят, «все науки» преподавал отставной дьякон. Он кор¬мился по ученикам и, как помечено в статистических данных, «баловался винишком и табачишком».
    Много ли пользы было ребятам от таких «учителей», чему и как у них можно было научиться? Тем более что контроля за их работой практически не было и занятия - продолжительность их и направленность - определялись самими «учителями». Немуд¬рено, что многие школы в результате работали всего по 2-3 месяца в году, «смотря по тому, какой попадется учитель: если пьяница, то только до расплаты». А иной раз и расплату производить было не с кем - это случалось, и не так уж редко, когда о таком «учителе» поступало сообщение: «вчера сбежал».
     Безусловно, нельзя огульно причислять всех работавших на ниве просвещения народного к кутейкиным и вральманам. Были и среди них свои труженики, пусть не очень грамотные, пусть не имеющие специальной подготовки, но люди честные, в меру своих сил старавшиеся хоть чуть-чуть помочь темным, лишенным возможности учиться по-настоящему крестьянским детям. Но, во-первых, их были единицы, а во-вторых, многому ли они могли научить, со своей-то подготовкой, подопечных, если даже элементарной базы для учения не было? В 1882 г. местные учителя единодушно заявляли предсе¬дателю Бугурусланской земской управы Чемодурову: «Читать абсолют-но нечего». Один из этих учителей признавался, что, за неимением лучшего, ему приходится пользоваться книгами «из библиотеки местного благочинного за три рубля в год».
     Воистину страшна, темна была деревня, вся от мала до велика погрязшая в суевериях с их чертями и ведьмами, домовыми и лешими.

    Именно такой была Гундоровка ко времени появления Гарина-Михайловского в наших местах: настоящее темное царство, даже - вернее - застойное, дремучее болото. Сегодня трудно представить, что тог¬да на всю деревню был только один грамотный человек. И эта дремучая темнота многократно усугублялась нищетой и бесправием большей части обитателей деревни.
     С первых же дней своей жизни в Гундоровке писатель начал борьбу с этим темным царством.
    Но сначала надо было накормить измученных людей, дать им работу, чтобы пробудить в них маломальский интерес к жизни, наполнить ее хоть каким-то смыслом. Этим и занимался Гарин-Михайловский первые два года. И лишь в 1882 г. взялся непосредственно за организацию обучения и воспитания крестьянских детей.
     Школа в Гундоровке была открыта весной 1882 г. Она называлась «школой грамоты» и сначала по¬мещалась прямо в доме Михайловских, но потом для нее было выстроено специальное здание. «С осени 1882 г.  все дети школьного возраста Гундоровки стали посещать мою школу, - так пишет в своих воспоминаниях жена писателя Н. В. Михайловская. - Затем присоединили детей из окрестных деревень: Садки, Гнездино, Дементиевка, Рысьевка...» Косо посматривали на новую школу земский начальник, инспектор народных училищ, чиновники земства, но вступать в открытую борьбу с Гариным не решались.
     Зато дети сразу полюбили свою школу и с огромным желанием приходили на занятия. В 1885 г. состоялся первый выпуск - и земство вынуждено было (стало просто неприлично замалчивать факт существования и успешной работы школы) прислать Надежде Валерьевне благодарность. Так школа Гарина завоевала себе право на жизнь. А завоевать это право было непросто, потому что в самом деле невиданные - по тем временам - дела происходили в Гундоровской школе. Здесь было орга-низовано совместное обучение мальчиков и девочек. Чтобы дети из окрестных деревень не тратили время на дальнюю дорогу, были выделены лошади, некоторых учеников привозили на занятия, а потом развозили по домам. А некоторые ребята из самых далеких деревень, да еще из бедных семей, жили на протяжении всего учебного года прямо при школе, в подобии современного интерната. Здесь же, при школе, были созданы мастерские, в которых проводились занятия по труду. Летняя трудовая практика проводилась на пасеке и на специально отведенном для этого участке пахотной земли, а также в пришкольном саду. В школе была организована собственная библиотека, в те годы справедливо считавшаяся лучшей сельской школьной библиотекой в Самарской губернии. По окончании учебного года школа превращалась в детские ясли, действовавшие до середины августа. В этих яслях жили дети бедноты, особо нуждавшиеся во внимании. Здесь их готовили к школе, лечили, кормили.
     Причем порой кормили не только ребенка, приходившего в ясли, но и всех его сестренок и братишек. Так, Е. С. Лайченков, чье детство прошло в этих яслях и в этой школе, вспоминал, что он приходил сюда один, а питание получал на всех Лайченковых-младших, оставшихся дома. «Ясли, - пишет А. В. Воскресенский, более семи лет проработавший в школе Гарина, - были под наблюдением участкового врача и постоянной фельдшерицы. Все это щедро оплачивал Николай Георгиевич из своего заработка».
     Да, все в этой школе исходило от ее организатора и создателя. Гарин-Михайловский из своих средств оплачивал не только питание детей в яслях, труд врача и фельдшерицы. На его средства содержались учителя (тот же Воскресенский), приобретались инструменты и материалы для мастерской, учебники, книги для библиотеки. Наконец, сама школа была построена на его средства, и он же выделил для нее землю под сад и пчельник, он же обеспечивал ребят семенами медоносных трав.
    Не меньше отдала школе и Надежда Валерьевна, которая по праву говорила о ней - «моя школа». Надежда Валерьевна была не просто первым учителем в ней, но и буквально душой школы. Обучая девочек кройке и шитью, основам домоводства, Надежда Валерьевна осуществляла также руководство всем учебным процессом на всех участках и по всем направлениям. Гарин-Михайловский часто выезжал на строительство дорог, но он всегда был спокоен за свою школу, знал, что она в надежных руках.
«Я любил посещать уроки жены, - писал он. С виду на них царил полный беспорядок, но при ближайшем наблюдении было ясно, что это только внешний вид такой, порядок был полный в том смысле, что интерес всех к уроку достигал высшей степени, но так как форме при этом не придавалось никакого значения, то и выходило что-то непривычное, внешней дисциплины никакой, это скорее был детский клуб, а не школа».
     Попутно следует отметить, что Надежда Николаевна Субботина, дочь писателя, ошибается, гово¬ря в одном из писем, что отец в своей школе не преподавал. Вот свидетельство самого Гарина-Михайловского: «Я тоже был преподавателем. Я читал им обработку и уход за землей, за растениями».
     Естественно, организовав школу и обеспечив ее всем необходимым для нормальной работы, Гарин-Михайловский не мог не заботиться об укомплектовании ее учениками. А сделать это было непросто. Темнота народа порождала недоверие ко всему новому.  Был у «школы грамоты» и еще один враг: чудовищная бедность, особенно в многодетных семьях. Такая страшная бедность, при которой каждый неработающий член семьи становился «лишним ртом». В абсолютном большинстве случаев этими «лишними ртами» были малые дети, и родители с нетерпением ждали, когда старший из них подрастет настолько, чтобы на его хлипкие плечики сложить часть забот о хлебе насущном. А поскольку такое время приходило примерно с наступлением школьного возраста, то ясно, что школа, взяв ребенка в обучение, лишала семью работника.
      Понимая это, Гарин-Михайловский сам взялся набирать детей в школу. О том, как это делалось, свидетельств не слишком много, но они есть. Вот одно из них - строки из воспоминаний Федора Николаевича Исаева.
     Но сначала маленькая предыстория. В одном из самых насыщенных фактами реальной, конкретной жизни произведений Гарина-Михайловского - очерках «В сутолоке провинциальной жизни» - есть описание тяжкой судьбы «несчастного горемыки» Николая Иса¬ева - «отца восьми девочек и одного мальчика, моего крестника», как пишет Гарин-Михайловский.
      Отупевший от беспросветной нужды отец собирается отвезти детей в лес и там бросить их или перерезать, «как курчат». Судьба пожалела детей: через неделю после того как в нем зародилась эта страшная мысль, Николай Исаев умер сам. Восемь девочек и мальчик Федя, крестник писателя, остались на попечении потерявшей от горя голову матери.
      О том, что было дальше, и рассказывал Федор Николаевич Исаев, бывший мальчик Федя, много лет спустя:
«Умер наш отец. Остался полон дом сирот. Дыхнуть, как рассказывала мать, было нечем. Впереди всех нас ожидали голод, нищенство, тяжкая доля пастуха, батрака. Я подрастал. Николай Егорыч знал меня, так как я водился с его детьми и часто играл в его доме в «кулюкушки» и другие игры. Однажды он подозвал меня и спросил, хочу ли я учиться. От неожиданности я опешил, одновременно и обрадовался, и не помню, что ответил ему. Но следствием нашего разговора было вот что: вскоре Гарин пришел к моей матери и долго... уговаривал ее отпустить меня в школу. Мать упиралась, выдумывала разные причины. А Николай Егорыч легко обезоруживал ее, доказывая не-состоятельность ее доводов.
А штука вся заключалась в простом: я подрастал единственным работником и кормильцем семьи, а главное, мне ходить в школу было не в чем. А Николай Егорыч все наседал на мать:
- Почему сына не хочешь учить?   
- Трудно, Николай Егорыч.
- Чего у него не хватает?
Мать, концом платка вытирая слезы, срывающимся голосом отвечала:
- Да вот и обувки нет, одежонки, - и, пряча глаза, полные слез и отчаянного горя, пыталась скрыть весь ужас нашего положения.
- Еще какая нужда, говори все, все, - настаивал он.
- Да вот и хлеба нет...
Расставание было немногословным. Гарин успокоил мать и ушел. Через несколько дней он опять пришел к нам - с радостной вестью. Нашей семье он выделил три десятины земли; меня обули, одели, дали хорошую школьную сумку, пенал, доску, тетрадь, букварь, а семью до нового урожая обеспечили хлебом. В доме появилась радость, будто солнышко заглянуло в потемки нашей жизни.
     Три года я учился на полном иждивении Гарина... Сначала школа находилась в его доме, потом построили специальное здание, а когда школу сожгли, Николай Егорыч снял дом для нее на селе. Я в школе научил¬ся столярному, переплетному делу, работал с Александром Владимировичем Воскресенским на пчельнике... Школа хорошо подготовила нас к жизни».
     А вот что запомнилось С. С. Михайлину.
    «Приехал однажды Гарин в Дементиевку уговаривать мужиков навоз возить в поле, удобрять землю. На улице играли дети, подошел он к ним и стал расспрашивать о школе. Оказалось, что никто из ребят не учится. Гарин долго уговаривал их отцов в зиму определить детей на учение в его Гундоровскую школу.
- Видите, мужики, как плохо у вас с грамотой, - говорил он родителям. - Во всей деревне третий человек начинает учиться. Можно посылать детей в церковноприходскую школу, она имеется при вашей церкви в Успенке. А вы знаете, что и у меня школа? Даже две: школа грамоты и еще столярная мастерская. Научится ребенок грамоте, потом может учиться ремеслу. Посылайте своих детей! За учение я ничего не беру...»
Самому Михайлину, приметив, как он, тогда голопузый мальчуган, вертится рядом, с любопытством прислушиваясь к разговору взрослых, Николай Георгиевич сказал:
«- Ты, пузан, в эту осень обязательно приходи. Понял? Школу я построил новую, хорошую. Домой будешь ходить только по субботам, а неделю - жить при школе. А чтобы не было скучно, подговори и товарищей своих. Договорились?
     Летом мы еще раз встретились с Николаем Егорычем, уже на работе. Я возил снопы мака.
     - Мы, кажется, знакомы, - сказал Николай Егорыч. - Из Дементиевки? Ты обещал осенью прийти в школу. Не передумал, придешь?
     - Приду, Николай Егорыч, - смело ответил я.
     - Вот и хорошо!..»

Так Гарин-Михайловский набирал учеников в свою школу - буквально вербовал их по всем окрестным деревням, лучше чем кто бы то ни было понимая, что на первых порах, чтобы преодолеть силу инерции, это просто необходимо.
         Не менее важно для понимания Гарина-воспитателя и то, что он, приобщив ребенка к учению, старался не терять его из виду. Так было с Ваней Лайченковым. Когда мальчик окончил Гундоровскую школу, Гарин-Михайловский хотел направить его учиться дальше - в Исаклинскую второклассную школу. Но Ване пришлось работать - все та же проблема «лишнего рта»! А вскоре он тяжело заболел горлом. Николай Георгиевич не оставил его без внимания: по его просьбе целую зиму на дом к Лайченковым приходил А. В. Воскресенский - он, выполняя советы участкового врача, ухаживал за Ваней до его выздоровления и учил его.
     Показательно в этом отношении и то, что произошло с Елизаром Тимофеевичем Исаевым. Пос-ле того как Исаев окончил Гундоровскую школу, Николай Георгиевич, видя у мальчика большой интерес к земле, направил его учиться на агронома в Красно-Поселенскую школу. И не только направил - из своих средств выделил ему на время учебы стипендию. К сожалению, эту школу Исаеву окончить не удалось: после смерти Николая Георгиевича учение пришлось прервать из-за отсутствия денег.
         Одно дело - набрать в школу учеников, и совсем другое - подобрать хорошего, настоящего учи-теля, не просто опытного преподавателя-предметника, а педагога, воспитателя по сути. Гарин-Михай-ловский и здесь идет своим собственным путем. Вместо того чтобы обратиться в Казанский учебный округ с просьбой прислать учителя, он (вдруг пришлют такого, что и сам не рад будешь и не развяжешься?) ищет его сам. И он находит его, такого учителя «с огнем и верой в дело». О том, как это произошло, писатель подробно рассказал в тех же очерках «В сутолоке провинциальной жизни». Здесь мы знакомимся с неугодным - на прежнем месте работы - земскому начальнику учителем Александром Писемским (в котором без труда узнается А. В. Воскресенский). Чем же учитель не угодил земскому начальнику? «Какой-то, видите; будто бы мальчик из моей школы ему сказал, что бога нет и что это будто бы я сказал мальчику... С библиотекой тоже...».
         Так объясняет причины своего изгнания из школы сам Писемский. Не надо быть сверхзорким читателем, чтобы за этими «видите» и «будто бы» разглядеть в приведённой фразе значительно больше того, что в ней сказано. Это большее поможет увидеть биография самого Писемского - Воскресенского. Она достаточно красноречива. А. В. Воскресенский - энту¬зиаст народного просвещения. Много лет прожил среди крестьян, бесплатно учил их детей, организовывал крестьянские производственные артели, делал все, что было в его силах, для облегчения жизни бедняков. Вот всё это вместе взятое, а не поминание имени Божия всуе, - хотя и это было преступлением с точки зрения ортодоксальной педагогики, - и сделало такого учителя нежелательным в глазах земского начальства. Тем желаннее он оказался для Гарина-Михайловского. Не менее желанным, кстати сказать, для Воскресенского оказался и сам Гарин-Михайловский - с его неравнодушием, с его постоянным стремлением к активному действию, с его влюбленностью в труд и чуждыми омертвелой, схоластичной педагогике взглядами на воспитание подрастающего поколения. Не случайно годы, проведенные в Гундоровке, А. В. Воскресенский в воспоминаниях назвал лучшими годами в своей беспокойной жизни. Тем более что в Гундоровской школе мастеру на все руки, каким был Воскресенский, открывался широкий простор для настоящей воспитательной работы: он обучал ребят столярному, переплетному, гончарному делу и другим ремеслам, занимался с ними пчеловодством, вместе с Гариным знакомил их с основами агрономии и животноводства.
      Они в буквальном смысле слова, как это принято говорить в подобных случаях, нашли друг друга - на одинаковой любви к труду, на одинаковом понимании необходимости трудового воспитания, развития творческой инициативы личности, на одинаковом неприятии методов обучения и воспитания официальной школы.
      О том, какова была школа Гарина-Михайловского в Гундоровке, сохранилось, к сожалению, мало свидетельств. Но и они дают представление о постановке в ней учебной и воспитательной работы. Вот одно из таких свидетельств - строки из письма Н. Н. Субботиной.
      «... В первые годы занималась в школе мать. Весной на экзамены к ней приезжал инспектор народных училищ и оставался доволен постановкой дела. Затем был взят учитель Сырченко, который работал до приезда Воскресенского. ...У нас была большая библиотека, имелись все классики, были отдельные номера «Современника» со статьями Некрасова, Тургенева, Добролюбова и проч. Кроме детской библиотеки, учителя пользовались и нашей и читали классиков ребятам...»
     Еще одно свидетельство того, как и чем жила школа в Гундоровке, находим в воспоминаниях А. В. Воскресенского: «Через полгода моей службы в деревне организовалась великолепная школа с библиотекой в 8 000 томов. При школе был интернат, столярная мастерская, гончарная мастерская. Отведено было место под сад вокруг школы в три десятины земли и 25 десятин пахотной земли под пчельник, которую обрабатывали мои ученики, засевая медоносными растениями. В школе обучалось до 70 детей, часть которых... и питалась в ней».
         О том, что значила Гундоровская школа для ребят, учившихся в ней, много и интересно рассказывал Григорий Васильевич Беляков - последний из знавших Гарина-Михайловского лично. Вот некоторые записи его рассказов.

        «Я горжусь тем, что мне довелось учиться в школе Гарина-Михайловского. Удивительная это была школа. Здесь нас никогда не наказывали, ни чем не стращали, и была в школе такая добрая обстановка, что если ты и не хотел учиться, так придешь сюда - захочешь обязательно.
        Это был какой-то особый мир, непохожий на окружавшую нас жизнь. Обычно на деревне дети зажиточных, кулаков сторонились нас, детей бедноты, кичились богатством отцов, хвастались перед нами, что они не в лаптях. Но в школе им приходилось прикусить язык: им не позволяли обижать нас. Больше того, иной раз им от нас доставалось - за то, что были нерадивы, бездельничали, плохо учились. А бездельники в школе были не в почете.
Учил нас Александр Владимирович Воскресенский. Он много занимался с нами - и не только на уроках, а дополнительно, помогал тем, кому трудно давались арифметика, письмо. Александр Владимирович хорошо играл на скрипке. С ним мы часто и помногу пели - в свободное от занятий время. И еще он много читал нам. Не помню, читал ли произведения Гарина, а вот сказки Салтыкова и стихи Некрасова точно читал. И еще рассказы Толстого, Горького. Как мы волновались, слушая эти рассказы!..
       ...Кроме основ наук, мы изучали ремесла: переплетное, гончарное, столярное. Летом многие ребята под руководством Воскресенского работали на пасеке, ухаживали за полем, засеянным медоносными травами... И вот что интересно: за стенами школы жизнь, все уставы и законы того времени разобщали людей, даже ребят, - а наша школа объединяла, сближала нас, создавала хоть и маленький, но все-таки коллектив, что тогда было делом невиданным.
       ..Сам Гарин нам уроков не давал, как это было в первый год работы школы, но в школе я видел его - и не раз. Он беседовал с Александром Владимировичем, приносил какие-то книги. А иногда приходил в класс и сидел среди нас, слушал урок».
          Наряду с занятиями в классах и мастерских в школе большое место отводилось экскурсиям в окрестности Гундоровки. Они тщательно готовились и обставлялись так, чтобы детям было и не скучно, и не голодно. Отправлялись в них с запасом продуктов, необходимой посудой, большим «артельным» котлом. Выбирали удобное место где-нибудь на опушке леса или в лугах и разбивали стан. На стане оставались кашеварить выбранные из ребят «повара», а остальные уходили с учителем. И какие огромные возможности для утоления детского любопытства представляла участникам экскурсий природа! Здесь не только изучалась каждая травинка, каждый листик и цветок - здесь ребята полчали начальные представления о многих физических явлениях, происходящих в окружающем мире, об астрономии. Ими ненавязчиво делились с ними Воскресенский, обычно возглавлявший такие экскурсий, и нередко, если у него выдавалось свободное время, присоединявшийся к ребятам Гарин-Михайловский.
     Во время таких экскурсий Воскресенский умело пользовался сравнением участков крестьян и полей Гарина-Михайловского для агитации в пользу науки и техники. Дети воочию убеждались в их силе и пользе, видя густые, тучные хлеба на обработанных по последнему слову земледельческой науки «барских» полях и рядом - хилые загоны отцов, земля на которых истощалась ежегодными переделами, обрабатывалась с надеждой на «милость Божию», и потому вырастал на них хлебушко, как точно и горько отмечал народ, «колос от колоса - не слыхать голоса».
     Сам Гарин-Михайловский, принимая участие в таких экскурсиях, не только учил детей, но и многому учился у них. Именно здесь удалось ему близко соприкоснуться с детской душой, заглянуть в чистый, непосредственный и очень разнообразный мир не испорченного условностями «светского воспитания» ребенка. Это прикосновение, этот заинтересованный взгляд дали ему возможность так талантливо раскрыть перед читателем светлый и чистый мир - мир детства во многих рассказах и «Детстве Темы».
     Так в чем же оно заключалось, новаторство школы Гарина-Михайловского?
     Прежде всего в том, что воспитание ученика в ней основывалось не на подавлении и угнетении его личности, а наоборот, на максимальном раскрепощении личности ребенка, на выпрямлении ее, на предоставлении ей максимальных возможностей для проявления и осознания своего творческого «я». Этому способствовала атмосфера товарищества и взаимоуважения, созданная в школе усилиями Гарина-Михайловского, Надежды Валерьевны и Воскресенского, атмосфера, в которой не было места унижающим достоинство ребенка наказаниям (в том числе телесным), ябедничеству, высокомерному отношению старших к младшим, презрительным насмешкам детей из обеспеченных семей над беднотой. А создать такую атмосферу было делом не простым. Ведь в Гундоровскую школу приходили разные дети из разных семей; большинству из них уже были знакомы и побои, и оскорбления, и другие унижения, искривлявшие - и порою на всю жизнь - чуткую ко всякого рода несправедливости душу ребенка. И вместо того, чтобы усугублять это искривление (что сплошь да рядом происходило в окрестных  земских и церковноприходских школах), Гундоровская школа - ее создатель и учителя - стремились исправить его, дать возможность личности маленького человека встать в полный рост, научиться не приспосабливаться к «свинцовым мерзостям» жизни, не устраиваться применительно к подлости, а противостоять этим мерзостям.
Влияние церкви, диктовавшей свои методы обучения в школах того времени, в Гундоровке было сведено к минимуму. 
          В основе нравов школы Гарина-Михайловского  было взаимоуважение учителей и учеников, то самое взаимоуважение, из которого вырастала искренняя привязанность. «После занятий мы, живущие при школе, наскоро обедали и выбегали во двор играть, - вспоминал С. С. Михайлин. - Обычно в наших играх принимал участие и Александр Владимирович... Вечером к нам выходил Воскресенский и начинал читать. Читал больше веселые сказки, басни, а мы внимательно слушали и хохотали. Бывало и так. Придет к нам вечером Александр Владимирович со скрипкой, и мы под его аккомпанемент разучиваем песни, готовимся к елке, Или скажет задорно: «Сегодня надо поваляться в снегу!» И мы все высыпали на улицу, брали самые большие дровни, начиналось веселое катание с горы».
      К играм крестьянских ребят внимательно приглядывался и сам Гарин-Михайловский, считая эти игры важным элементом воспитания. Писателя всегда поражало, как серьезно и в то же время весело ребятишки в ночном «выбирали старосту», с каким азартом ему «набавляли жалованье», а потом играли в шивало, в лошадок, в разведчиков и другие шумные и резвые игры, в которых обострялась наблюдательность, вырабатывались находчивость, смекалка, ловкость, умение защитить себя и помочь товарищу, а главное - рождалась и крепла дружба. Потому так охотно, когда позволяло время, он сам принимал участие в этих играх - особенно если орава ребят вкатывалась в дом и буквально тащила его с собой, прося «устроить игру»: не отказывая взрослым, детям он тем более не мог отказать. Потому и так щедр он был на организацию ребячьих игр. То покупал для них ишака, и ребята, в специально изготовлен¬ной тележке, с восторженным визгом раскатывали по всей Гундоровке. А то, по его наказу, детей увозили за деревню, в Поляный лес, - здесь для них готовили еду, и маленький народ мог весь день отдаваться без забот своим веселым играм...
     Безусловно новаторским в работе Гундоровской школы было трудовое воспитание детей, о чем уже говорилось выше, и заботливое пробуждение в каждом ребенке любви к книге, понимания ее ценности и необходимости, умения видеть в ней своего учителя, друга и советчика. Это было тем более ценно, что в те времена в официальной школе, особенно сельской, книга если и не была буквально в загоне, то, во всяком случае, являлась редкостью. В Гундоровской же школе работе с книгой уделялось, без преувеличения можно сказать, огромное внимание. Гарин-Михайловский не ограничился созданием библиотеки при школе - он предоставил учителю возможность неограниченно пользоваться своей личной библиотекой. И Воскресенский, стремясь как можно больше дать своим питомцам, прекрасно воспользовался этой возможностью. Русская классическая литература с ее глубокой любовью к народу шагнула к недавно еще и не подозревавшим о ее существовании крестьянским детям. Воскресенский умело вводил ребят в ее огромный, сложный и прекрасный мир: от коллективных читок через личные беседы - к серьезному самостоятельному чтению. «На-ка, - говорил Воскресенский, - почитай книгу. На первый раз даю тебе Лескова. Только смотри, читай внимательно, не торопись, я проверю». За Лесковым я начал брать Чехова, а в третьем классе и Гоголя, Тургенева», - рассказывал С. С. Михайлин.
     Так втягивались в чтение, чтобы на всю жизнь полюбить книгу, ученики Гундоровской школы.
     Всем этим - атмосферой, распрямлявшей, а не угнетавшей личность ребенка, постановкой трудового воспитания, бла¬городной работой над формированием у ребят любви к книге - Гундоровская школа перекликается с Яснополянской школой Льва Толстого. Они не повторяют друг друга, нет, имеются и различия, и одно из них определяется тем, что в период Яснополянской школы Толстой исповедовал теорию «непро¬тивления злу насилием», которую никогда не принимал Гарин-Михайловский, но определение степени сходства и тонкости различия этих двух школ - тема специального разговора в специальном исследовании. Здесь же просто хочется отметить, что, вспыхнув ярким, хотя и маленьким, огоньком в темной жизни одной из самых отсталых губерний России, Гундоровская школа Гарина-Михайловского оставила в жизни округи столь значительный след, что сегодня она заслуживает большего внимания, чем то, которое ей уделялось (в работах, посвященных Гарину-Михайловскому) до сих пор.
      Во всяком случае, в свое время школа в Гундоровке и все происходящее в ней - привлекла пристальное внимание местных властей. И увиденное не доставило этим властям удовольствия. Отсюда и ужесточенный контроль за «нравственностью» учебно-воспитательной работы в школе (перенесение экзаменов в Екатериновку, где в роли экзаменаторов выступали представители церкви и земское начальство). Тем более что и сам Гарин-Михайловский не вызывал у властей особого доверия, а уж о Воскресенском и говорить не приходится: за его «опасными делами» наблюдали давно. «Учителям, - писал А. В. Воскресенский в своих воспоминаниях, - было запрещено под угрозой увольнения бывать у меня, бунтовщика и попирателя законов; не будь Николая Георгиевича, я, конечно, лишен был бы прав человеческих, но в лице его я всегда встречал громоотвод и опирался на него, как на каменную стену».
      Практически с первых лет жизни писателя в наших краях «тёмные силы русской деревни» объявили Гарину-Михайловскому войну. Несколько раз они жгли его самого - то хозяйственные постройки, то собранный урожай, ссыпанный в амбар. Видя, что это не подействовало и Гарин не отступает, его враги сожгли школу.
     Но они просчитались. Легче было спалить помещение школы, чем остановить начатое доброе дело. Невозможно было остановить Воскресенского, который, хотя ему и пришлось уйти из Гундоровки, остался прежним Воскресенским - горячим поборником свободы и равенства человека, активным энтузиастом народного про¬свещения. Невозможно было вытравить из ребячьих душ заложенные школой семена человеческого достоинства, любви к труду и книге, стремления к справедливости. Наконец, невозможно было остановить самого Гарина-Михайловского, для которого - со времени создания гундоровской школы - проблемы воспитания подрастающего поколения приобрели первостепенное значение и в жизни, и в творчестве.
      Безусловно, первое место в этом отношении занимает его тетралогия, особенно ее первые три части - «Детство Темы», «Гимназисты», «Студенты», - где Гарин-Михайловский широким планом разворачивает перед читателем сложившуюся в «приличном обществе» России систему воспитания, беспощадно вскрывает ее порочность и без прикрас показывает плоды такого воспитания. Сначала жестокое ретроградство отца и ханжеское лицемерие матери  (которое выглядит чуть ли не либеральностью в сравнении с откровенной реакционностью Карташева-старшего), потом затхлый мир гимназии, в котором не находится места истинным педагогам Шатрову и Томылину, зато процветают убивающие в учениках даже подобие самостоятельности Козарский и «катковский осел» Хлопов или ко всему безразличный пьяница «Митя» Воздвиженский, - все это варварски калечит человека.
     Эти же жгуче волнующие мысли о роли воспитания и воспитателей в формировании личности, нужной и полезной обществу, мы находим в очерках писателя «Несколько лет в деревне» и «В сутолоке провинциальной жизни», в рассказах «На практике», «История одной школы», «Коротенькая жизнь», «Вариант» и других его произведениях.
          Особое место в размышлениях писателя о воспитании занимал труд. Горький не зря называл Гарина-Михайловского «поэтом труда». Решительный противник замкнутого, оторванного от жизни воспитания, писатель видел огромные возможности в воспитании трудовом. Свидетельство этого есть уже в очерках «Несколько лет в деревне», где он писал: «Заводите учителей, которые знали бы обработку земли, были бы хоть немного агрономами, поставьте все это на практическую почву - вот это будет школа». Развитие этих мыслей мы находим в рассказе «На практике», герой которого (в нем без труда узнается Гарин-Михайловский в студенческие годы), лишь столкнувшись с практической деятельностью, воочию видит, как мало стоит сухая наука, оторванная от реальной жизни с ее конкретными требованиями. Или в рассказе «Вариант», в свое время сохраненном для читателя Надеждой Валерьевной. Его герой, Кольцов, равнодушно и безалаберно проучившись в институте (причины этой безалаберности надо искать не только в характере героя, но и в системе преподавания), лишь в труде, в созидательной деятельности находит «высшее наслаждение... сознание, что заслужил право на жизнь».
     Той благодатной почвой, на которой выросли, сложились, а потом и художественно оформились мысли писателя о воспитании молодого поколения, и была Гундоровка - маленькая Гундоровская школа и все, что было связано с нею.
     Для нас же недолговечная история школы, организованной одним из интереснейших русских писателей в глухом заволжском селе одной из отсталых российских губерний, важна и ценна тем, что это был первый - и очень успешный - опыт политехнизации школы. И приходится только изумляться прозорливости Гарина-Михайловского, который, живя в далекой провинции, оторванной от промышленных центров и культуры, во весь голос заявил, что школа без связи с жизнью, без трудового воспитания - мертва. Она не может дать и не даст обществу полноценного человека - самостоятельного, полезного, человека - труженика и гражданина. И не только изумляться, но и гордиться тем, что сделано было это - и сказано - на нашей земле, в наших местах.